АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Уильям Контрив (William Congreve)
Так поступают в свете
(The Way of the World)
Комедия (1700, опубл. 1710)
“Так поступают в свете” – последняя из четырех комедий, написанных уильямом Конгривом, самым знаменитым из плеяды английских драматургов эпохи Реставрации. И хотя несравнимо большую известность (как при жизни автора, так и впоследствии), равно как и значительно больший сценический успех и более богатую сценическую историю, имела другая его пьеса – “Любовь за любовь”, написанная пятью годами раньше, именно “Так поступают в свете” представляется наиболее совершенным из всего наследия Конгрива. Не только в ее названии, но и в самой пьесе, в ее характерах присутствует та общезначимость, та непривязанность ко времени ее создания, к конкретным обстоятельствам жизни Лондона конца XVII в. (одного из многочисленных в череде fin de siecle, до удивления схожих во многих существенных приметах, главное – в человеческих проявлениях, им присущих), что и придает этой пьесе характер подлинной классики.
Именно эта черта столь естественно вызывает при чтении пьесы Конгрива самые неожиданные (а точнее – имеющие самых неожиданных адресатов) параллели и ассоциации. Пьеса “Так поступают в свете” – это прежде всего “комедия нравов”, нравов светского общества, известных Конгриву не понаслышке. Он и сам тоже был вполне светским человеком, l’hотте du monde, более того, одним из наиболее влиятельных членов “Кит-Кзт” клуба, где собирались самые блестящие и самые знаменитые люди того времени: политические деятели, литераторы, философы. Однако отнюдь не они стали героями последней комедии Конгрива (как, впрочем, и трех предыдущих: “Старый холостяк”, “Двойная игра” и уже упоминавшаяся “Любовь за любовь”), во всех них Контрив вывел на сцену кавалеров и дам – завсегдатаев светских салонов, щеголей-пустозвонов и злых сплетниц, умеющих в момент сплести интригу, чтобы вволю посмеяться над чьим-то искренним чувством или обесчестить в глазах “света” тех, чей успех, или талант, иди красота выделяются из общей массы, становясь предметом зависти и ревности. Все это разовьет ровно семьдесят семь лет спустя Ричард Шеридан в классической уже ныне “Школе злословия”, а еще двумя столетиями позже – Оскар Уайльд в своих “аморальных моралите”: “Веер леди Уиндермир”, “Идеальный муж” и других. Да и “русская версия” при всей своей “русской специфике” – бессмертное “Горе от ума” – неожиданно окажется “обязанной” Конгриву. Впрочем – Конгриву ли? Просто все дело в том, что “так поступают в свете”, и этим все сказано. Поступают – вне зависимости от времени и места действия, от развития конкретного сюжета. “Ты светом осужден? Но что такое свет? Толпа людей, то злых, то благосклонных, Собрание похвал незаслуженных И стольких же насмешливых клевет”, – писал семнадцатилетний Лермонтов в стихотворении памяти отца. И характеристика, которую дает в “Маскараде”, написанном темже Лермонтовым четырьмя годами позже, князю Звездичу баронесса Штраль: “Ты! бесхарактерный, безнравственный, безбожный, Самолюбивый, злой, но слабый человек; В тебе одном весь отразился век, Век нынешний, блестящий, но ничтожный”, и вся интрига, сплетенная вокруг Арбенина и Нины, “невинная шутка”, оборачивающаяся трагедией, – все это тоже вполне подходит под формулу “так поступают в свете”. И оклеветанный Чацкий – что, как не жертва “света”? И недаром, приняв достаточно благосклонно первую из появившихся на сцене комедий Конгрива, отношение к последующим, по мере их появления, становилось все более неприязненным, критика – все более язвительной. В “Посвящении” к “Так поступают в свете” Контрив писал: “Пьеса эта имела успех у зрителей вопреки моим ожиданиям; ибо она лишь в малой степени была назначена удовлетворять вкусам, которые, по всему судя, господствуют нынче в зале”. А вот суждение, произнесенное Джоном Драйденом, драматургом старшего в сравнении с Конгривом поколения, тепло относившегося к собрату по цеху: “Дамы полагают, что драматург изобразил их шлюхами; джентльмены обижены на него за то, что он показал все их пороки, их низость: под покровом дружбы они соблазняют жен своих друзей…” Речь в письме идет о пьесе “Двойная игра”, но в данном случае это, ей-богу, несущественно. Те же слова можно было бы произнести и по поводу любой иной комедии У. Конгрива. А между тем Контрив всего лишь выставил зеркало, в котором и в самом деле “отразился вею”, и отражение это, оказавшись точным, оказалось тем самым весьма неприятным…
В комедии Конгрива не так много действующих лиц. Мирабелл и миссис Милламент (Контрив называет “миссис” всех своих героинь, равно замужних дам и девиц) – наши герои; мистер и миссис Фейнелл; Уитвуд и Петьюлент – светские хлыщи и острословы; леди Уишфорт – мать миссис Фейнелл; миссис Марвуд – главная “пружина интриги”, в каком-то смысле прообраз уайльдовской миссис Чивли из “Идеального мужа”; служанка леди Уишфорт Фойбл и камердинер Мирабелла Уейтвелл – им также предстоит сыграть в действии немаловажную роль; сводный брат Уитвуда сэр Уилфут – неотесанный провинциал с чудовищными манерами, вносящий, однако, свою существенную лепту в финальный “хэппи-энд”. Пересказывать комедию, сюжет которой изобилует самыми неожиданными поворотами и ходами, – дело заведомо неблагодарное, потому наметим лишь основные линии.
Мирабелл – известный на весь Лондон ветреник и неотразимый ловелас, имеющий ошеломительный успех в дамском обществе, успел (еще за пределами пьесы) вскружить голову как престарелой (пятьдесят пять лет!) леди Уишфорт, так и коварной миссис Марвуд, Сейчас он страстно влюблен в красавицу Милламент, которая явно отвечает ему взаимностью. Но вышеупомянутые дамы, отвергнутые Мирабеллом, делают все возможное, чтобы воспрепятствовать его счастью с удачливой соперницей. Мирабелл очень напоминает лорда Горинга из “Идеального мужа”: по натуре человек в высшей степени порядочный, имеющий вполне четкие представления о нравственности и морали, он тем не менее стремится в светской беседе цинизмом и острословием не отстать от общего тона (чтобы не прослыть скучным или смешным святошей) и весьма в этом преуспевает, поскольку его остроты и парадоксы не в пример ярче, эффектнее и парадоксальнее, нежели достаточно тяжеловесные потуги неразлучных Уитвуда и Петьюлента, представляющих собой комическую пару, наподобие гоголевских Добчинского и Бобчинского (как говорит Уитвуд, “…мы… звучим в аккорде, как дискант и бас… Перебрасываемся словами, как два игрока в волан…”). Петьюлент, впрочем, отличается от своего приятеля склонностью к злобной сплетне, и тут уже на помощь приходит характеристика, что выдается в “Горе от ума” Загорецкому: “Человек он светский, Отъявленный мошенник, плут…”
Начало пьесы – это нескончаемый каскад острот, шуток, каламбуров, причем каждый стремится “перекаламбурить” другого. Впрочем, в этой “салонной беседе”, под личиной улыбчивого дружелюбия, говорятся в лицо неприкрытые гадости, а за ними – закулисные интриги, недоброжелательность, злоба…
Милламенг – настоящая героиня: умна, изысканна, на сто голов выше остальных, пленительна и своенравна. В ней есть что-то и от шекспировской Катарины, и от мольеровской Селимены из “Мизантропа”: она находит особое удовольствие в том, чтобы мучить Мирабелла, постоянно вышучивая и высмеивая его и, надо сказать, делая это весьма успешно. И когда тот пытается быть с нею искренен и серьезен, на миг сняв шутовскую маску, Милламент становится откровенно скучно. Она во всем решительно с ним согласна, но поучатьее, читать ей мораль – нет уж, воля ваша, увольте!
Однако для достижения своей цели Мирабелл затевает весьма хитроумную интригу, “исполнителями” которой становятся слуги: Фойбл и Уейтвелл. Но его план, при всем своем хитроумии и изобретательности, натыкается на сопротивление мистера фейнедла, каковой в отличие от нашего героя хотя и слывет скромником, но в действительности являет собой воплощение коварства и бесстыдства, причем коварства, порожденного вполне земными причинами – жадностью и корыстью. В интригу втянута и леди Уишфорт – вот где автор отводит душу, давая выход своему сарказму: в описании ослепленной уверенностью в своей неотразимости престарелой кокетки, ослепленной до такой степени, что ее женское тщеславие перевешивает все доводы разума, мешая ей разглядеть вполне очевидный и невооруженному глазу обман.
Вообще, ставя рядом знатных дам иих горничных, драматург явно дает понять, что по части морали нравы у тех и у других одинаковы, – точнее, горничные стараются ни в чем не отстать от своих хозяек.
Центральным моментом пьесы становится сцена объяснения Мирабелла и Милламент. В тех “условиях”, что выдвигают они друг другу перед вступлением в брак, при всем каждому присущем стремлении сохранить свою независимость, в одном они удивительно схожи: в нежелании быть похожими на те многочисленные супружеские пары, что представляют собой их знакомые: нагляделись такого “семейного счастья” и для себя хотят совсем другого.
Хитроумная интрига Мирабелла терпит фиаско рядом с коварством его “приятеля” Фейнелла (“так поступают в свете” – это его слова, которыми он хладнокровно объясняет – не оправдывает, отнюдь! – свои действия). Однако добродетель в финале торжествует, порок наказан. Некоторая тяжеловесность этого “хэппи-энда” очевидна – как и всякого иного, впрочем, ибо почти любой “хэппи-энд” чуть-чуть отдает сказкой, всегда в большей или меньшей степени, но расходящейся с логикой реальности.
Итог всему подводят слова, которые произносит Мирабелл: “Вот и урок тем людям безрассудным, Что брак сквернят обманом обоюдным: Пусть честность обе стороны блюдут, Иль сыщется на плута дважды плут”.
Ю. Г. Фридштейн