К. Г. ПАУСТОВСКИЙ
ТЕЛЕГРАММА
Катерина Петровна доживала свой век в доме, построенном ее отцом – известным художником. Глаза ее видят плохо, некоторые висящие на стенах картины ей уже трудно разглядеть.
Октябрь выдался на редкость ненастный и холодный. Трудно старухе вставать по утрам, все чаще задумывается она о том, что станет с домом, когда она умрет. Отец вернулся из Петербурга в родное село Заборье, жил на покое, занимался садом. Но в доме, который находился под охраной областного музея, было много произведений живописи – не только самого художника, но и других живописцев (например, этюд Крамского). Часто вспоминает старуха свою дочь, которая не только не приезжает ее навестить, но и не пишет. Вот разве что раз в два-три месяца пришлет денежный перевод с припиской в две три скупых строчки: занята, мол.
Длинный, мучительный, как бессонница, октябрь так вымотал старуху, что она написала дочери письмо: “Зиму эту я не переживу. Вся жизнь, кажется, не была такой длинной, как одна эта осень”. Письмо она поручает бросить в почтовый ящик соседской девочке Манюшке, которая помогает ей по хозяйству.
Дочь Настя работает секретарем в Союзе художников. Письмо она кладет в сумочку, не распечатав. И рада – жива мать, ничего с ней не случилось, и недовольна – в каждом письме ей чудится укор.
Настя читает письмо от матери. Нужно бы поехать, но… Тряска, неудобство в пути, неизбежные слезы старухи и скука деревенской жизни…
Настя с головой уходит в организацию выставки молодого неуживчивого и самолюбивого скульптора Тимофеева. Особенно хорош его скульптурный портрет Гоголя. Выставка получилась очень удачной, было много горячих речей, благодарили Настю. На этой выставке ей вручили телеграмму: “Катя помирает. Тихон”.
“Какой Тихон? Какая Катя? Наверное, ошибка…” – думает Настя, но вдруг разбирает обратный адрес – Заборье.
Старый художник спрашивает ее: “Ничего неприятного?”
– Так, от одной знакомой… – бормочет Катя.
Но вдруг ощущает на себе чей-то укоряющий взгляд. Это Гоголь глядит на нее, усмехаясь: “Эх, ты!”
“Ненаглядная моя…” – вспоминает Катя обращение из письма матери. Она спешит на вокзал. Билетов уже нет. Настя готова разрыдаться. Кассирша, услышав: “У меня мама…”, находит для нее билет.
Катерина Петровна не встает уже десятый день. Манюшка ночует у нее, тормошит:
– Бабка, ты живая?
Дед Тихон идет на почту, берет телеграфный бланк и пишет на нем корявыми буквами. Приходит к старухе и читает: “Дожидайтесь. Выехала. Остаюсь всегда любящая дочь ваша Настя”.
Катерина Петровна все поняла.
– Не надо, Тиша. Спасибо тебе за добро, за ласку.
Так и умерла, не дождавшись дочери.
– Не будь, Манюшка, пустельгой. За добро плати добром, – наказывает Тихон и посылает девочку в сельсовет.
Хоронили старуху на следующий день. Шла за гробом и молодая учительница, у которой где-то далеко жила мать – такая же седенькая.
– Одинокая была? – спросила она про Петровну.
– Считай, что одинокая. Дочь у нее в Ленинграде, да, видно, высоко залетела… Некогда было к матери приехать.
В Заборье Настя появилась на второй день после похорон. Темные комья земли на могиле и холодная комната матери, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно, – вот что она застала.
Уезжала Настя крадучись. “Ей казалось, что никто, кроме Катерины Ивановны, не мог снять с нее непоправимой вины”.