ТЕМА ПОМЕЩИЧЬЕГО ПРОИЗВОЛА В КОМЕДИИ Д. И. ФОНВИЗИНА
Классицизм во всех странах складывался в тот период, когда в свой завершающий этап вступила борьба за национальное объединение. Была провозглашена необходимость подчинения личности государству. Особенности той эпохи пробудили интерес к философии рационализма.
Философы-рационалисты стремились научить человека управлять собой. По их мнению, его поведение во всех сферах жизни должно быть благоразумным, то есть определяться высокими нравственными требованиями. Разум “умеряет пыл страстей”, которые могут породить ненависть, ссоры, раздоры, восстания, войны и способны погубить целые семьи, привести к потрясению основ государства. Человек благоразумный и мудрый может управлять не только самим собой, ной “домом или семьей”, а также государством и республикой. Такое “разумное” начало определило отбор литераторами жизненных тем для своих произведений. В качестве идеала был выдвинут человек общественного склада, высокого интеллекта, мыслящий, волевой, с развитым чувством долга. Художественное воплощение этого идеала осуществлялось в двух планах: изображение человека как олицетворения гражданских добродетелей и осмеяние человека, лишенного их.
В комедии Д. И. Фонвизина “Недоросль” отображен и первый, и второй план, причем “добронравные” Только рассуждают о благе общества, а “злонравные” активно действуют, разрушая всеобщую гармонию.
Недаром одной из главных тем произведения является тема помещичьего произвола по отношению к крепостным. Наиболее в этом деле преуспела госпожа Простакова. По словам В. О. Ключевского, Простакова “гнетет” не только прислугу, но и всех домашних: “Жена-хозяйка, вопреки закону и природе, гнетет мужа, не будучи умнее его, и ворочает всем, то есть переворачивает вверх дном, будучи гораздо его нахальнее. Она одна в доме лицо, все прочие – безличные местоимения, и когда их спрашивают, кто они, робко отвечают: “я – женин муж, а я – сестрин брат, а я – матушкин сын”. Невежество, деспотизм и хищничество определяют характер взаимоотношений Простаковой со слугами. Она “холопям потакать не намерена” и поэтому приказывает наказать Тришку, который сшил, по ее мнению, узкий кафтан.
Оставаясь равнодушной к мнению других (Скотинин уверен, что кафтан “сшит изряднехонько), “провинившегося” Тришку она наказывает, поскольку действует по принципу “всякая вина виновата”. Одна из самых преданных крепостных Простаковой – мамка Еремеевна – служит ей вот уже сорок лет, а получает в качестве вознаграждения за свою службу “по пяти рублей на год да по пяти пощечин на день”.
Философия людей, подобных Простаковой и Скотинину, раскрывается в их разговоре с Правдиным. Сестрица и братец искренне удивлены вопросом Правдина: “А за что вы хотите наказывать людей ваших?” Они уверены, что в их руках сосредоточена власть над крепостными, а потому, даже несмотря на общечеловеческие законы гуманности, они имеют полное право наказывать любого: “Да разве дворянин не волен поколотить слугу, когда захочет?” Простакова даже ссылается на закон о вольности дворянства, свободно трактуя его в свою пользу: “Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен! Да на что ж дан нам указ о вольности дворянства?” Она искренне полагает, что закон оправдывает ее беззаконие.
Действительно, дворянская вольность по Указу 1762 года была многими понята как освобождение дворянского сословия от всех сословных обязанностей с сохранением всех сословных прав. Однако в тексте закона не было ни слова ни о каких-либо новых правах крепостных, ни о сечении слуг, напротив, там прямо и настойчиво были оговорены некоторые обязанности дворян. Закон говорил: служите на благо отечества, учите своих детей, а кто не станет делать ни того ни другого, тот будет изгнан из общества. Многие в русском обществе XVIII века не поняли, что закон в достаточно мягкой форме апеллировал к общественной совести. В. О. Ключевский справедливо заметил, что эти люди “понимали долг, когда он вырезывался кровавыми подтеками на живой коже, а не писался человеческой речью в людской совести”.
Бессовестные хозяева нещадно эксплуатировали своих работников, не забывая вовремя собирать непомерный оброк. Диалог Скотинина и Простаковой по поводу методов собирания дани с крепостных звучит как гимн бессердечию и деспотизму. Скотинин хвалится перед сестрой, что никогда не бьет челом, даже если находится в большом убытке: “Сколько меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду”. Простакова полностью поддерживает братца, более того, просит и ее посвятить в тайну сбора оброка: “Хотя бы ты нас поучил, братец батюшка; мы никак не умеем. С тех пор как все, что у крестьян ни было, мы отобрали, ничего уже содрать не можем. Такая беда!”
Задумав преступное похищение Софьи, Простакова решительна в исполнении своего намерения. Как военный стратег, она готовит план будущего преступления, расставляя исполнителей и дозорных по своим местам. Простакова привыкла к беспрекословному подчинению своей воле, поэтому надеется на милость дядюшки Софьи: “А я уж знаю, что делать. Где гнев, тут и милость. Старик погневается да простит и за неволю. А мы свое возьмем”. Развязка событий и последующее за ней наказание для нее трагичны. Простакову лишают власти: “Погибла я совсем! Отнята у меня власть! От стыда никуды глаз показать нельзя!” Нравственный урок, извлеченный Простаковой из всего произошедшего, выражен в ее отчаянных словах, свидетельствующих о степени искажения в ней человеческой личности: “Куда я гожусь, когда в моем доме моим же рукам и воли нет!”
Мы видим, что Простакова убеждена в правильности своих жизненных убеждений, а наказание считает слишком суровым и несправедливым. Именно в этом и состоит опасность людей, подобных Простаковой. Они не осознают преступности своих действий, их взгляды и жизненный опыт оказываются в непримиримом противоречии с нравственными понятиями о добре и зле.