“Евгений Онегин” – это роман, но в то же время это лирическое произведение, в котором автор постоянно проявляет себя. Наиболее ярко присутствует автор в лирических отступлениях, которые разбросаны по тексту романа. Они могут быть не связаны с ходом действия, но чаще всего возникают по ходу повествования, по тому или иному поводу.
Одно из наиболее моих любимых лирических отступлений – это отступление о театре. Онегин, разочарованный во всем, приезжает на балет уже к его концу, потому что его не интересует искусство, он глубоко равнодушен и к неподражаемой, “блистательной” Истоминой, и к великолепным постановкам Дидло:
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул.
И молвил: “Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел”.
Для Пушкина же театр – “волшебный край”. В лирическом отступлении, исполненном огромного воодушевления и высокого вдохновения, автор вспоминает о театральных увлечениях своей молодости, дает краткие, но меткие характеристики выдающимся драматургам и актерам. Тут и Фонвизин – “сатиры смелый властелин”, “друг свободы”, и “переимчивый Княжнин”, и “снискавший слезы, рукоплесканья” В. А. Озеров, и П. А. Катенин, “воскресивший” на русской сцене “Корнеля гений величавый”, и “колкий Шаховской”, и замечательная русская актриса Е. С. Семенова, делившая с Озеровым успех его трагедий, и увенчанный славой балетмейстер Карл Дидло.
Авторское неприятие равнодушия Онегина к искусству очевидно. Лирическое отступление во многом усугубляет и наше понимание недопустимой “глухоты” героя к Прекрасному. Здесь нет прямой оценки этого явления, но зато есть необычайный по богатству мир театра. Показ его таинственного могущества позволяет читателю ощутить эстетическую эмоциональную ущербность Онегина и одновременно величие русской театральной культуры, ее подлинных ценителей, каким был сам Пушкин.
Сердце Онегина остыло, оно не принимает любви Татьяны, потому что представляет себе любовь лишь как потребность играть, соблазнять. По этому поводу и появляется прекрасное лирическое отступление.
Две стихии любви, два понимания ее – авторское и онегинское – отчетливо проступают в знаменитом лирическом отступлении о “ножках”, поначалу игривом и ироническом, постепенно переходящем в другую тональность – к высокой патетике и взволнованному лиризму:
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня…
Самый подбор этих образов, весь комплекс определений, даже предметно-изобразительный фон (“длинная скатерть столов”, камин, “зеркальный паркет зал”) говорят о бездумно легком отношении к женщине, об имитации и искусственности переживаний главного героя.
И вдруг неудержимым потоком хлынула поэзия, заговорила подлинная страсть, зазвучал голос горячего сердца:
Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим шумной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!
Как писал один из исследователей романа Г. А. Гуковский, в этом лирическом отступлении “торжествует” тема поэта, неожиданно ворвавшаяся в мир паркетных зал и паркетных чувств…” “Атмосфера зала исчезла. На ее месте – романтически грандиозная картина природы, бурного моря, связанная с темой бури страсти. И лексический колорит, и семантика строфы осуществляют единый замысел ее: здесь уже не “ножки”, а просто и прямо сказанное: “с любовью лечь к ее ногам”, “коснуться милых ног устами””.
Эти два лирических отступления, конечно, не являются единственными в романе “Евгений Онегин”, но, на мой взгляд, являются очень яркими, выразительными, показывающими мастерство Пушкина-поэта, Пушкина-художника.