Блок некогда утверждал, что не будь “Незнакомки” и “Балаганчика”, не было бы написано “Куликово поле”. Кто знает: не будь многолетней работы над “Возмездием”, возникло бы с такой стремительностью революционное чудо – “Двенадцать”? Блок никогда не отказывался от своего прошлого, от этапов пройденного пути; свою эволюцию он ощущал в потоке истории, а не как движение произвольное и случайное. Поэтому он и надеется перейти пустыню, органически связать возникающее “общее”, “новые группировки мыслей” с “индивидуальным”, присущим предшествующему, отжитому.
Ямбы “Возмездия” начали складываться тогда, когда, говоря словами поэта, “уже был ощутим запах гари, железа и крови”. Блока преследовало настойчивое желание вырваться из дурманящего плена “лирических циклов”, чтоб с иной исторической выси понять и выразить жестокую сумятицу эпохи, трагизм подступающей кары Времени.
В заметках о Блоке Анна Ахматова писала: “Блока я считаю не только величайшим поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, то есть самым характерным представителем своего времени…” Даже Осип Мандельштам считал, что Блок “итоговый поэт”, то есть что он подвел своим творчеством черту под целым периодом русской культуры.
Переплетение различных потоков в стремительном развитии Блока и вызвало весьма неточное, хотя по-своему и уважительное определение Осипа Мандельштама: “Блок – сложнейшее явление литературного эклектизма, – это собиратель русского стиха, разбросанного и растерянного исторически разбитым девятнадцатым веком”.
Блок, дитя кризисной эпохи, действительно выступил не только обновителем, но и “собирателем русского стиха”, ибо с наибольшими настойчивостью и талантом оживлял и обогащал традиции русской поэзии. Подобное можно с таким же основанием называть “эклектизмом”, с каким допустимо реку величать “водосбором” лишь потому, что в своем течении она вбирает впадающие в нее потоки.
Возможно, что поэма “Возмездие”, пусть и дошедшая к нам лишь во фрагментах и разрозненных главах, измучила творческое сознание Блока тем, что и задумана была как итог целой полосы русской жизни и русского искусства.
Может, поэтому именно в ней наиболее явственно и прослушиваются традиционные мотивы всей предшествующей русской поэзии; может, потому именно эта поэма и сохранила предсмертные строки поэта, ибо в ней намечалось его завещание, его прощание во имя идущей на смену юности…
Предчувствие “возмездия” сказывалось с изначальной поры его духовного мужания. Однако с годами предчувствие это, прорывая мистические оболочки и обогащая сферы интимных переживаний поэта, наполнялось нестерпимой горечью исторического понимания подступающей катастрофы.
В предисловии к “Возмездию”, написанном в революционном 1919 году, Блок ссылается на связь поэмы, задуманной в 1910 году, с трагическими утратами года: смертью Комиссаржевской, Врубеля, Льва Толстого. Симптоматично само перечисление имен, с которыми Блок сопоставляет замысел поэмы, – для Блока имена эти воплощали нравственную ответственность русского искусства: театра, живописи и литературы.
Своей поэме Блок предпослал ибсеновское: “Юность – это возмездие”, – тема возмездия как нравственной коллизии “долга” проступала уже в начальных стихах молодого поэта. Параллельно лирической метелице, хмельной и морозной, шли и на других путях поиски “невозможного счастья”. Шел процесс общественного мужания поэта, накапливались стихи, составившие гордость русской поэзии, – цикл “Родина”. И в цикле этом, своеобразно дополняя друг друга, зазвучали “На поле Куликовом” и пророческое стихотворение “Новая Америка” – гимн грядущему индустриальному расцвету лапотной России.
Блок задумывался и над пьесой о фабричном возрождении родной страны. Даже в предисловии к поэме “Возмездие” он вновь вспомнил свою давнюю мечту о превращении России в “новую Америку”, по его понятиям – демократическую, цивилизованную, индустриальную страну.