В ” Дыме “ Тургенева Потугин сказал: “Венера Милосская несомненнее принципов восемьдесят девятого года”. Что значит это слово “несомненнее”? На самом деле все стоят на одной линии: и принципы, и Венера Милосская, и я, сельский учитель Тяпушкин. Вчера я ездил в губернский город и был удручен тем, что тамошнее общество совершенно не имеет никаких убеждений. Когда я ехал назад, поезд был остановлен на две минуты, чтобы посадить на него новобранцев. Меня поразила эта сцена, которая подчеркивала несчастье каждой семьи, лишенной сына. Дома я стал думать о прошлом и понял, что моя жизнь – череда неприятных воспоминаний. Во сне вдруг я почувствовал счастье, но, проснувшись, не мог понять, какое воспоминание стало тому причиной. И тут предо мной предстал образ Венеры Милосской из Лувра.
Двенадцать лет назад я был в Париже учителем детей Ивана Ивановича Полумракова. Меня считали нигилистом, но позволяли учить детей, потому как считали нигилистов не способными привить детям ничего плохого. В это время Париж отходил после войны и Коммуны. Мы сделали вывод, что основное различие России и Франции в том, что “их” человек остается человеком, даже поднося тарелки, а у нас лакейство – это черта. То же и с женщинами развязного поведения. Присутствовали мы и на судах, где со всеми коммунарами разделывались без сожаления, но и без фальши. В чиновничестве Версаля тоже нет фальши. В Лондоне мы тоже видели “правду”, когда в ресторане подавали мясо без всяких изысков. В Гринвиче мы попробовали знаменитый обед -“маленькую рыбку”, состоящий из рыбных блюд также без украшений. Мы видели ужасающую нищету и ослепляющее богатство, и все это только подчеркивало правдивость Лондона.
В Париже нам стало скучно, мы без интереса ходили по выставкам. Насмотревшись на английскую “правду” и на трупы коммунаров, олицетворявшие “правду” французскую, я утром пошел гулять в самом ужасном расположении духа и набрел на Лувр. Там я остановился у Венеры Милосской. Раньше я был похож на скомканную перчатку, а теперь меня будто бы наполнили воздухом. С того дня я часто стал приходить в Лувр, но никак не мог понять, как же скульптура способна “выпрямить” человеческую душу. Теперь я по-другому смотрел на предыдущие выводы. Какое может быть человеческое достоинство у лакея? Прислуживать – это оскорбление человека в принципе. Это не “правда”, это “неправда”. Нет ничего естественного в каторжном труде. Человек этим изуродован. Я вспоминал стихи Фета “Венера Милосская”. Фет не понял Венеры, воспевая в ней просто женскую красоту. Но скульптор не хотел демонстрировать красоту женского тела. Он не думал о поле, возрасте. Цель его была – выпрямлять скомканные души.
Я, Тяпушкин, рад, что произведение искусства поддерживает меня в моем стремлении работать для народа. Я не буду унижаться до той “правды”, что увидел в Европе. Сохранить достоинство, будучи лакеем, банкиром, нищим, “кокоткой” – это все равно унизить себя до необходимости терпеть эти уродства.
Через четыре года я снова был в Париже, но не пошел смотреть на Венеру Милосскую, потому как душа моя снова скомкалась, и я не думал, что она выпрямится. А вот теперь здесь в глуши воспоминание о ней вернуло мне счастье. Я повешу себе ее фотографию, чтобы она меня ободряла.