Чехов выступил подлинным новатором как в прозе, так и в драматургии. Очень точно сказал об этом Л. Н. Толстой: “Чехов создал новые. .. для всего мира формы писания, подобных которым я не встречал нигде”. Рассказы и повести писателя поражают отсутствием в них яркого занимательного сюжета – все происходит, как в жизни. Те события, которые разворачиваются на страницах его произведений, составляют лишь внешнюю канву, а главное – это внутренний сюжет, изменение самого героя, его отношения к жизни. При исчерпанности внешнего конфликта, этот внутренний конфликт сохраняется и выносится за пределы художественной реальности в настоящую жизнь, создавая ощущение открытого финала. Писатель предлагает читателям задуматься над поставленными вопросами, а сам он остается предельно объективным, авторская позиция прямо не высказывается. Но она существует, только выражается другими средствами – через подтекст, особое настроение, через композицию, часто строящуюся на музыкальных принципах, как “хорошая музыкальная композиция” – так сам писатель сказал о своем рассказе “Счастье”. Такая структура помогает насытить текст внутренней эмоциональностью и, избегая подробных описаний, “включить” читателя в орбиту авторских размышлений. Вместе с тем достигается и удивительная краткость и емкость прозы Чехова, который вырабатывал умение “коротко говорить о длинных вещах”. “Краткость – сестра таланта”, – утверждал писатель, и достигал лаконизма многообразными средствами. Так он не стремится последовательно рассказать о всех событиях в жизни героя, а использует “вершинную” композицию. Именно таким образом представлена целая жизнь Ионыча, рассказ о которой уместился на нескольких страницах. Мы видим героя лишь в наиболее важные, поворотные моменты его развития, между которыми протекает год или несколько лет. Часто сцены кажутся повторяющимися, но по отдельным деталям читатель замечает, что остается неизменным, а что меняется.
Роль детали в чеховской прозе очень велика. Она помогает создать характерный “пульсирующий ритм”, передающий особое звучание этой лирической прозы, “прозы настроений”, придавая ей порой мелодическое, музыкальное звучание, а иногда вторгаясь дисгармоничной нотой. Деталь дает автору возможность избежать пространных описаний, задавая определенный тон, который помогает читателю самому “достроить” картину. Известно, что Чехов утверждал, что вместо подробного описания лунной ночи достаточно сказать, что “на плотине блестело горлышко разбитой бутылки”, и эта деталь создаст цельное представление. Но есть у Чехова такие детали, которые вырастают до высшего уровня обобщения, становясь деталями-символами. Такой деталью, например, является футляр из рассказа “Человек в футляре”, “забор с гвоздями” в “Даме с собачкой”. Но при этом Чехов оставался реализмом, достигая его высших форм. Толстой говорил, что у Чехова “развилась необыкновенная техника реализма”, что у него “все правдиво до иллюзии”. И особо отмечалась красота языка писателя: “Какой превосходный язык… Это просто перл, – восторгался Толстой. – Никто из нас: ни Достоевский, ни Тургенев, ни Гончаров, ни я не могли бы так написать”.