Каким тонким и чувствующим сердцем надо обладать, чтоб остановиться у лошади, поскользнувшейся на зимнем подъеме Кузнецкого, и заплакать вместе с животным! Какой наблюдательностью надо обладать, чтоб в свечении звезд увидеть горящие жемчужины, а скрипку уподобить собственной невесте! Или «сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб»!
Маяковский не вошел в поэзию, а ворвался, как смерч. Необычно, талантливо, решительно и гордо. Себя он назвал «транжиром бесценных слов», а обывателей — обжорами, способными лишь «на бабочку поэтиного сердца взгромоздиться, в калошах и без калош».
Он выходил на площадь, и, на страх этим обывателям, у него «изо рта шевелит ногами непрожеванный крик». И уже тогда, в раннем творчестве и трудном признании, поэт остро реагировал на международные события:
По черным улицам белые матери
Судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
«Ах, закройте, закройте глаза газет!»
Даже любовь в лирике Маяковского принимает своеобразную форму. То она «по морям, играя, носится», как «с миноносцем миноносица», то изливается глобально: «Земля! Дай поцелую твою лысеющую голову…», то поэт вдруг ошарашивает сентенцией: «я люблю смотреть, как умирают дети».
Конечно, во всем этом просматриваются юношеский максимализм, влияние Хлебникова, Бурлкжа, но поиск себя в новых стилистических формах всего заметнее.
Чуть позже, в знаменитой поэме «Облако в штанах» лирика Маяковского обретет полноту, не потеряв оригинальности.
Вошла ты, резкая, как «нате!»,
Муча перчатки замш,
Сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Что ж, выходите.
Ничего.
Подкреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Нестандартные абзацы, со временем превратившиеся в знаменитую лесенку, большое количество неологизмов, превращение привычных слов в нестандартные, скрытый юмор, часто переходящий в сарказм, — это далеко не полный перечень новаторства поэзии Маяковского. В лирике он оставался верен этим приемам. Даже в такой социальной поэме, как «Хорошо», он не удерживал свою лирическую фантазию. «…В деревнях — крестьяне. Бороды веники. Сидят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи»; «Лишь лежа в такую вот гололедь, зубами вместе роляскав — поймешь, нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку»; «Если я чего написал, если чего сказал — тому виной глаза-небеса, любимой моей глаза»; «Не домой, не на суп, а к любимой в гости, две морковки несу за зеленый хвостик…»
Мало поэтов, которые умели совместить реальность разрухи, социальную и революционную страсть с нежной лирикой любовного признания:
Я
много дарил
конфет да букетов,
Но больше
всех
дорогих даров
Я помню
морковь драгоценную эту И полполена
березовых дров.
И конечно, поэт не был бы самим собой, если бы после описания этого голода и холода не добавил:
Мне
легче, чем всем, — я
Маяковский. Сижу
и ем
кусок конский…
Поэты способны предчувствовать, предугадывать. Молодой Маяковский предугадал самого себя, свое творчество, сказав: «Я сразу смазал карту будня…» Действительно, в его творчестве есть все, что угодно, кроме обыденности. Возможно, потому, что он умел играть «ноктюрн на флейте водосточных труб»…