«Для веселия планета наша
Мало оборудована.
Надо
Вырвать радость
У грядущих дней.
В этой жизни
Помереть нетрудно,
Сделать жизнь —
Значительно трудней».
В. В. Маяковский
Я люблю Маяковского. Это самый мужской поэт.
Он поэт истинный. Много ли видано, чтоб о поэте писали стихи? А о нем написали, да еще женщины, да еще другой поэтической и политической веры — Ахматова и Цветаева. Только Блоку при жизни досталась еще такая честь.
Мне кажется, потому, что Александр Александрович и Владимир Владимирович никогда не принимали никаких «поэтических» поз и всегда были беспощадно искренни. Хотя бы собратья по перу и проклинали и поносили их. Помните:
«Мне мил стихов российских жар. Есть Маяковский, есть и кроме, Но он — их главный штабс-маляр, Поет о пробках в Моссельпроме».
Задорный Есенин, по-моему, здесь неправ: Маяковский не пел о пробках, точнее, он пел не о пробках, а «о времени и о себе», человеке своего времени, без исключений.
Смотрите: страна ищет новые пути, иные, чем те, по которым она шла до сих пор. Вместе со страной в исканиях и юный Владимир — сначала в политике, потом в поэзии.
«Я, воспевающий машину и Англию, Может быть, просто В самом обыкновенном Евангелии Тринадцатый апостол».
Страна содрогается в муках Первой мировой войны, и Владимир Владимирович — солдат и автор поэтической «Войны и мира». Еще танцует на поле битвы под Ковно «безносая Тальони» — смерть, а прозревший народ и прозревший поэт мечтают о прекращении всемирной бойни и братстве всех наций и государств.
Страна с восторгом встречает события Февраля 1917 года, и чувства народа выражает именно Маяковский:
«Тебе обывательское — о будь ты проклята трижды! — и мое поэтово — о четырежды славься, благословенная!»
Февраль переходит в Октябрь, и как бы мы сейчас ни оценивали это время, оно было великим. Громадный народ огромной страны, как в прошлые века французы, искал для человечества новые исторические пути. Великое время требовало великих людей с великими чувствами и мыслями.
Страна принимает на себя обеты, как некогда апостолы новой веры. Сейчас многим странно читать или слушать, как молодые люди принимали на собраниях постановления: «Никаких браков и никакой любви до победы мировой революции». Отрекались от нынешней личной радости ради завтрашнего счастья всех. Революция многими воспринималась как битва за завтрашнюю любовь. А пока
«и мне бы писать романсы на вас — доходней оно и прелестней, но я себя смирял, становясь на горло собственной песне».
Вот тогда и шли стихи о «пробках», а на самом деле о том, «Как уберечься от холеры», «О дряни», «Приказы. .. по армии искусств». Да, хотелось писать о любви, о «зверье», а надо было о вшах и туберкулезе, иначе некому было бы говорить о любви. И получалось, что и «пробки» — тоже о любви, а две морковинки — драгоценный дар любви и в высшей мере поэтическое явление.
«…Если я чего написал, если чего сказал — тому виной — глаза-небеса, любимой моей глаза». «…Я не люблю парижскую любовь…» «…Ты посмотри, какая в мире тишь, ночь обложила небо звездной данью, в такие вот часы встаешь и говоришь векам истории и мирозданью»
Чем дальше уходит от нас первая треть XX века, тем меньше мы знаем и понимаем ее, а «история, как всегда, солжет» . Тогда мы обратимся к произведениям того времени, и станет ясно, что думали и что чувствовали люди.
«Пускай за гениями безутешною вдовой плетется слава в похоронном марше. Умри, мой стих, умри, как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши».
Все войны и труды эпохи прошли через Маяковского и выразились в нем самом и в его поэзии. Он мечтал о Лаборатории человеческих воскрешений и просил воскресить его в XXX веке: «свое дожить хочу!» Лаборатории пока нет, да и будет ли она?.. Очень возможно, что бессмертие — просто псевдоним человеческой памяти.
И я люблю Маяковского за «хорошее отношение к лошадям», за то, что, брезгливый по природе, он выполнил свою долю работы по очищению человека, не требуя ни гонораров, ни славы.
«Я к вам приду…»
Мы ждем, дорогой Владим Владимыч, приходите.