СТИХОТВОРЕНИЯ Н. НЕКРАСОВА
Г. Некрасов имеет полное право на название мыслителя. Мало того, это – мыслитель глубокий и честный. В основе его лежит высокая гуманность и любовь к своей родине, не под отвлеченным представлением отечества, а под живым, действенным образом народа. Я бы назвал г. Некрасова народным поэтом, если б прозвание это не было замарано эстетиками, прилагавшими его ко всякой нечистоте. Народным поэтом я назвал бы г. Некрасова потому, что герой его песней один – русский крестьянин. Но он говорит о нем, конечно, как человек развитой, как говорил Добролюбов; он не “поет” его, а думает о нем, о его бедах и горе, не ограничивается обыкновенным изображением страдания, но мыслит о нем и мысли свои, глубокие и светлые, передает в прекрасных, свободных стихах, в которые
Без натяжек укладывается народная речь и которые чужды поэтических метафор и аллегорий. Очень мало у г. Некрасова стихотворений, где героем является не народ.
Герои его, кроме народа, – те труженики и страдальцы, которые работали мыслью или делом и, хотя не посредственно, но принесли свою лету. По предмету своему, по своему герою стихотворения г. Некрасова не имеют равных во всей русской литературе
Читатели, без сомнения, помнят ту страшную картину в поэме “Мороз, Красный нос”, где несчастная вдова-крестьянка медленно замерзает, бесчувственная к холоду, погрузившись в свои тяжкие думы. Печальны ее мысли, и вспоминаются ей грустные сцены. Только когда смерть уже охватила ее, когда воевода-мороз уже коснулся ее, когда уже
… Дарьюшка очи закрыла,
Топор уронила к ногам,
Ей видится чудная, розовая картина светлого, истинного счастья (что необыкновенно верно в отношении описания смерти от замерзания).
Эта картина есть самый полный идеал счастья, какой только могла создать фантазия крестьянки, но, конечно, немного прибавит к нему самый развитой человек, самый великий гений в мечтах о современном благополучии людей. Основные элементы этого благополучия здесь все: любовь, довольство и привлекательный труд чистой, прекрасной природы. Это та вершина благополучия, на которой человеку остается еще только искать наслаждение в науке и в искусстве; это то счастливое состояние, где можно с полным правом проповедовать науку для науки и искусство для искусства. Наконец, это тот результат, к которому стремится весь прогресс и в котором наслаждение свободною любовью, свободным трудом и здоровой бедностью изгладило даже мучительное воспоминание о прошлом рабстве и нищете. Кто не поймет этого, кто пройдет мимо этой картины равнодушно или с банальными похвалами, тот пошлый филистер, не видящий ничего дальше своего носа и носов своего кружка. От такого господина можно даже ожидать, что он останется недоволен тем, что эта картина представлена бредом умирающей, а не действительностью. Но поймите же вы, наконец, безнадежные филистеры, что в действительности ничего подобного нет, что если бы в минуту смерти крестьянке грезилось ее действительное прошлое, то она бы увидела побои мужа, не радостный труд, не чистую бедность, а смрадную нищету. Только в розовом
Чаду опиума или смерти от замерзания могли предстать перед ней эти чудные, но никогда не бывалые картины. Вам делается жутко от этой сцены смерти Действительно, есть от чего прийти в ужас, и если потрясающее изображение бедствия есть само по себе протест, то, конечно, протест этот так же силен, как великое горе, представленное поэтом. Но кто не причастен филистерству и пошлости кружков, тот, прочитав предсмертный бред Дарьи, поймет, что насколько силен протест, настолько же высок и идеал, помещенный рядом с протестом, или, лучше, в нем же самом.
Г. Некрасов часто останавливается на судьбе русской женщины вообще, особенно же на доле крестьянки, и, правда, нигде не показал он нам в розовом свете ее настоящее. Возьмем хотя бы III часть его стихотворений, где в “Дешевой покупке” он представил женщину из крепостного быта.
… Созданье бездомное
Порабощенное грубым невеждою!
В “Рыцаре на час” женщину-жену и мать, о которой он говорит.
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других,
С головой, бурям жизни открытою,
Весь свой век под грозою сердитою,
Простояла ты, – грудью своей
Защищая любимых детей.
И гроза над тобой разразилася!
Еще печальнее доля крестьянки:
Доля – ты! – русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Немудрено, что ты вянешь до времени,
Всевыносящего русского племени
Многострадательная мать!
И поэт показывает нам и жену (“Жница”), и мать (“Орина, мать солдатская”), показывает во всей безысходности ее горя, во всем ужасе ее судьбы. Я бы спросил читателя: возможно ли это представление, клевета ли на русскую жизнь эти слова, правда ли, что доля женщины была так печальна, как изображает ее г. Некрасов? Но спрашивать было бы излишне, потому что лучшим ответом на такие вопросы служит то, что все, что есть лучшего в России, читает Некрасова и верит ему.