Некрасов отдал дань романтизму сборником стихотворений “Мечты и звуки” (1840), жестоко осужденным, даже высмеянным тогда же Белинским. Зрелый Некрасов, начиная со стихотворения “В дороге” (“Скучно? скучно!.. Ямщик удалой…”), является продолжателем пушкинской линии в русской поэзии – по преимуществу реалистической. В некрасовской поэзии есть лирический герой, но единство его определяется не кругом тем и идей, связанных с определенным типом личности, как у Лермонтова, а общими принципами отношения к действительности. И здесь Некрасов выступает как выдающийся новатор, существенно обогативший русскую лирическую поэзию, расширивший горизонты действительности. Тематика лирики Некрасова разнообразна.

Первый из художественных принципов Некрасова-лирика можно назвать социальным. Узкий круг лирической тематики он дополнил новой темой – социальной. Вспомним хрестоматийные строки “Вчерашний день, часу в шестом”. В своем последнем стихотворении “О Муза, я у двери гроба…” поэт в последний раз вспомнит “эту бледную, в крови, кнутом иссеченную Музу…”. Источник вдохновения поэта, Муза, у Некрасова – родная сестра несчастных, подвергаемых насилию и угнетению. Не любовь к женщине, не красота природы, а страдания замученных нуждой бедняков – вот источник лирических переживаний во многих стихах Некрасова. Причем эта социальная тема меняет характер и собственно любовной лирики. “Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать”, – начинается стихотворение 1858 года. И герой предлагает помолиться за тех, “кто все терпит”, “чьи работают грубые руки, предоставив почтительно нам погружаться в искусства, в науки, предаваться мечтам и страстям”. Ясно, что дворянин по происхождению, Некрасов выражает здесь сознание разночинца, истинного демократа, знающего темные стороны общественного бытия, испытавшего на себе голод и холод, не умеющего, не способного дворянски брезгливо и спесиво отвернуться от изнанки жизни.

В то же время лирический герой Некрасова не просто разночинец, а разночинный интеллигент. Вот еще один шедевр некрасовской любовной лирики “Я не люблю иронии твоей…” (датируется предположительно 1850 годом и, тоже предположительно, обращенное к К. Я. Панаевой). Одновременно это и образец интеллектуальной поэзии: герой и героиня культурные люди, в их отношениях – ирония и, главное, высокий уровень самосознания. Они знают, понимают судьбу своей любви и заранее грустят. Воспроизведенная Некрасовым интимная ситуация и возможные пути ее разрешения напоминают отношения героев Чернышевского “Что делать?”.

Ярчайшим проявлением новой лирической темы – социальной стало стихотворение “Еду ли ночью по улице темной”. Это душераздирающая история женщины, которую нужда, голод и смерть ребенка выгнали на панель. “Беззащитная, больная и бездомная”, женщина вызывает жалость, но нет возможности помочь несчастной жертве социальной неустроенности. Из этого же ряда многие стихотворения 40-50-х годов: “В дороге”. “Перед дождем”, “Тройка”, “Родина”, “Псовая охота”, цикл “На улице”, “Несжатая полоса”, “Маша”, “Тяжелый крест достался ей на долю”, “В больнице”. Пафос этих стихотворений, источник лиризма, в них суммируется и обобщается в небольшой поэме “Рыцарь на час”, особенно в знаменитых строках:

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви! –

Обращается поэт к матери. Эти строки волнуют и сегодня.

Второй художественный принцип Некрасова-лирика – социальный аналитизм. И это было новым в русской поэзии, отсутствующим и у Пушкина, и у Лермонтова, тем более у Тютчева и Фета. С дошкольного возраста мы помним стихи “Однажды, в студеную зимнюю пору…” – про мужичка с ноготок. Но не все знают, что предшествует этому отрывку в стихотворении “Крестьянские дети”, где показана “другая сторона” крестьянского детства: “Положим, крестьянский ребенок свободно растет, не учась ничему, но вырастет он, если Богу угодно, а сгибнуть ничто не мешает ему”. То есть герой некрасовской лирики умеет видеть социальный смысл воспроизводимых явлений. Иными словами, носителем, субъектом социальной типизации оказывается не только автор, но и его лирический герой. Социальный аналитизм пронизывает два известнейших стихотворения – “Размышления у парадного подъезда” и “Железная дорога”. В “Размышлениях” конкретный единичный факт – приход мужиков с просьбой или жалобой к министру государственных имуществ – возводится в ранг типичного явления: “Знать, брели-то долгонько они из каких-нибудь дальних губерний”. Лирический герой домысливает то, что на увиденных им из окна мужиках, как говорится, не написано. То же в четверостишии “За заставой, в харчевне убогой…” и, наконец, знаменитый финал стихотворения “Назови мне такую обитель…”.

За “Железную дорогу” редактор “Современника”, где она впервые была напечатана, и он же автор стихотворения получил второе, предпоследнее предупреждение о возможном закрытии журнала от самого министра внутренних дел Валуева, известного автора либерально-реформаторских проектов. Особые нарекания цензуры вызвал на первый взгляд вполне невинный эпиграф: цензоры поняли, что все “страшно эффектное”, как выразился один из них, стихотворение придает эпиграфу острый общественный смысл и бросает тень не только на руководившего строительством Николаевской железной дороги бывшего главноуправляющего железными дорогами графа Клейнмихеля, но и на его умершего покровителя, и на его ныне царствующего сына. Вторая и четвертая части стихотворения, проведенный в них социальный анализ выливались в страшное обвинение правительства в геноциде, как сказали бы сегодня, и спаивании собственного народа. Столь же социально заострено и презрительное отношение Ванюшиного папаши-генерала к каторжному труду простого народа.

Два принципа отражения действительности в некрасовской лирике закономерно выходили на третий принцип – революционность. Лирический герой поэзии Некрасова убежден, что только народная, крестьянская революция может изменить жизнь России к лучшему. Революционность сознания лирического героя Некрасова придавала его стихам агитационно-пропагандистский характер.

Особенно сильно эта сторона сознания лирического героя проявилась в стихотворениях, посвященных сподвижникам Некрасова по революционно-демократическому движению, вождям этого движения: Белинскому, Добролюбову, Чернышевскому, Писареву. Некрасов в обрисовке их личностей исходит из того, что революционно-демократическая деятельность является самым завидным и желанным уделом, и вообще роль “народного заступника” для Некрасова есть, используя формулу Фета, “патент на благородство; для любого честно мыслящего современника. Черты вождей революционной демократии приобретают иконописный характер, их жизненный путь представляется в традициях жития мученика-аскета, подвижника за народ.

Таково стихотворение “Памяти Добролюбова”. В его содержании не стоит выискивать реальных или вымышленных черт, в нем воспроизведено преимущественно должное. Безвременно скончавшийся критик в некрасовском стихотворении не есть конкретный, живший когда-то человек, а “идеал общественного деятеля, который одно время лелеял Добролюбова”, как позднее признавался сам автор.

Обычно Некрасова представляют поэтом деревенско-крестьянской тематики. Но есть у него и урбанистическая лирика, т. е. стихи о городе, в которых он выступает достойным продолжателем петербургских страниц “Евгения Онегина” и “Медного всадника” и предшественником Блока. Гениальным образцом стихотворения о большом городе с его социальными драмами является “Утро”. Но три первые строфы в нем не городские. Сначала поэт обращается к “ней”, связывая ее грусть и душевные страдания с “окружающей нас нищетою”, с которой “здесь природа сама заодно”. Затем следуют две “сельские” строфы с характерными, эмоционально окрашенными эпитетами: унылые, жалкие, мокрые, сонные, “кляча с крестьянином пьяным, через силу бегущая вскачь”, туман, мутное небо, и вывод автора: “Хоть плачь?”, “Но не краше и город богатый”. В стихотворении воскрешаются мотивы ранних “городских” стихов: “Еду ли ночью”, “На улице”, “Убогая и нарядная”, цикла “О погоде”. Жизнь города ужасна, никакой отрады для измученной души героя в ней нет. Прежде всего, в городской суете нет смысла, трудовые усилия обитателей столицы отчуждены от них, дела их налицо – лиц, людей не видно; “железной лопатой… мостовую скребут”, “начинается всюду работа”, “возвестили пожар с каланчи”, “на позорную площадь кого-то провезли” – преобладают безличные и неопределенно-личные конструкции. То же и в последних строках: “кто-то умер”, “где-то раздался выстрел – кто-то покончил с собой”.

Человеческие фигуры в стихотворении символизируют отчужденность людей друг от друга и от жизни. Первыми, если не лицами – лиц нет, – то первым родом деятельности, встречаемым в стихотворении, оказывается работа палача. Сейчас они произведут гражданскую казнь, т. е. ритуал публичного лишения гражданских и политических прав. Затем мы видим офицеров, едущих на дуэль. Еще целый ряд образов проходит перед нами.

Торговля, этот двигатель буржуазного прогресса, у поэта революционной демократии – торжество бессмыслицы:

Торгаши просыпаются дружно

И спешат за прилавки засесть:

Целый день им обмеривать нужно,

Чтобы вечером сытно поесть.

Всего лишь.

Понятно, что певец капиталистического Петербурга не был поклонником и сторонником капитализма. А вот отголоски литературных предшественников Некрасова: “Чу! из крепости грянули пушки! Наводненье столице грозит” – эхо “Медного всадника”, но в совершенно другой эмоциональной окраске. Избиение вора дворником уже не вызывает в душе героя тех чувств, того сочувствия, которым проникнута сценка поимки вора в цикле “На улице”. Слова “колотит” и “попался” – низкая лексика, просторечие: “Опять вор! Опять бьют”. “Гонят стадо гусей на убой” – понятно: чтоб есть. И заключительный аккорд – самоубийство на чердаке – лучше не придумаешь в этой юдоли!

Впрочем, нет ни заключения, ни аккорда, ибо в конце стихотворения не точка, а многоточие, т. е. этот бессмысленный ряд можно длить бесконечно. Некрасов оборвал свое гнетущее, сводящее с ума и в могилу обозрение столичной жизни на полуслове… Под стать эмоциональному колориту стихотворения размер – трехстопный анапест, напевно-тягучий и заунывный. Поется тяжело, мельдия скрипит и буксует: размер нарушают сверхсхемные ударения в начале стиха: “Верю – здесь не страдать мудрено”; “В даль сокрытую…”, “Жутко нервам…”; “Чу! из крепости…”; “Выстрел – кто-то покончил с собой…”.

, Большинство произведений русской классики сочетают художественную неувядаемость с глубиной и поистине неисчерпаемостью смысла.