1919 год. Литературный вечер в холодном большевистском Петрограде. “Прочтите “Двенадцать”! – голос из зала.

“Я не умею читать “Двенадцать”, – сухо отвечает Александр Блок.

Эта поэма появилась в год, когда Россия испытывала невиданные до сих пор потрясения, в сравнении с которыми и Смутное время казалось эпохой идеального благополучия. Содрогаясь в РОДОВЫХ муках, страна произвела на свет чудовищное дитя – Советскую Россию.

Александр Блок принял революцию. Этот факт неоспорим: свидетельства этому можно найти в записках современников и дневниковых записях самого поэта. Однако “революция” в понимании Блока мало напоминала российскую реальность того времени. Для поэта революция была проявлением стихийных сил духа, очищением от скверны, освобождением. На одном из массовых шествий семнадцатого года Блок нес красное знамя – об этом есть запись в личном дневнике поэта. Сладкое заблуждение баюкало Блока недолго. Свершился октябрьский переворот, наступила катастрофическая зима, а с ними пришли болезни, голод и сомнения.

“Простонародные” интонации, которые были отчетливо слышны в стихах Блока последних лет, в “Двенадцати” перешли в свою крайность – “уличную речь”. Современный литературовед назвал поэму “монументальной частушкой” – замечательное определение!

С точностью магнитофонной записи Блок воспроизводит голоса нищей улицы, распутного бульвара, болотного дна жизни. Каждый стих “Двенадцати” – это почти законченное высказывание. Рваный ритм и обилие просторечных слов сделали поэму символом “молодой русской революции”. Звук “Двенадцати” так же удачно характеризовал эпоху, как и песня “Цыпленок жареный”:

Цыпленок жареный, цыпленок вареный,

Цыпленок тоже хочет жить.

Его поймали, арестовали,

Велели паспорт предъявить.

А вот так звучит поэма “Двенадцать”:

Эх ты, горе горькое, Сладкое житье!

Рваное пальтишко, Австрийское ружье!

Неужели в подобном произведении может идти речь о вечном? Да, ведь “дух веет, где хочет”, и голос музы может быть не только зефирно-нежным, но и грубым, крикливым, охрипшим:

А Катька где? – Мертва, мертва!

Простреленная голова!

Что, Катька, рада? – Ни гу-гу…

Лежи ты, падаль, на снегу!

Вечные темы “Двенадцати” – это любовь и смерть, причем объектом любви может быть не только человек, но и темная стихия – революция, а смерть как фундаментальная категория начисто отменяется появлением в финале поэмы Иисуса Христа.

Вечные образы “Двенадцати” – старуха, сетующая на нынешние тяжкие времена; проститутка, веселящаяся, так сказать, по роду занятий; красногвардейцы – адепты нового учения; голодный бродячий пес – явление, свойственное веку чумы и революций.

И еще вечным остается “голос” поэмы – драматичный, ломающийся голос подростка, еще не верящего в свои силы, но уже готового совершить многое ради высокой цели.

Вспомним, что Александр Блок, талантливый чтец, не умел читать “Двенадцать”, то есть не мог отыскать точные речевые средства для того, чтобы донести до слушателя всю глубину смысла поэмы, всю трагедию жизни, превратившейся в революцию.

Вынеся на своих плечах глыбу “Двенадцати”, Блок надорвался: ему не удалось написать больше ничего значительного. Вспомним хотя бы ложный пафос стихотворения “Пушкинскому Дому”, которым заканчиваются все блоковские сборники избранного.

“Двенадцать” – одно из величайших и трагичнейших произведений русской литературы на стыке эпох.